Однажды вечером в «Пятерке» Кавказец в очереди стоял В кульках балык, осётр, икорока... За ним терпила ру@ск@й ждал В руках его — три гречки пачки Бутылка кваса, кубик «Кнор» С последней купленный заначки Глядит с презрением сын гор На Вани нищенский набор! И молвит ему:
Женщина была в юбке ниже колена, и, кажется, колготках.
Присмотрелся – и правда, колготки, простые, хлопчатобумажные, какие носили девчонки в 80-хх.
Сумка у нее была похожа на ту, которые таскали почтальоны во времена его детства. Конечно, когда они, почтальоны, еще что-то таскали. Сейчас они бросают в почтовый ящик бумажку, где написано. «Господин такой-то, соблаговолите в назначенное время прийти в почтовое отделение по адресу…». Все портится, все тухнет. Мир, он как испорченный холодильник. Колбаса покрывается тонким слоем липкой слизи, овощи цветут плесенью, только молоко не киснет. А почему? Потому что, мать вашу, в него кладут какую-то химию, отчего молоко не киснет по полгода. А вот во времена его детства в молоке было только молоко, поэтому без холодильника оно выдерживало всего два дня. Потом кисло. И матери делали из скисшего молока детям блинчики, на растительном масле – настоящем, пахнущем подсолнечником. А не на говне из рапса, которое ничем, кроме говна и рапса, не пахнет! И не растворимые сухие завтраки, от которых у мальцов нынче запор, и бледные – словно не скисшее молоко, - лица. Вдобавок, испортились и холодильники. В современном холодильнике то, настоящее еще молоко, не продержалось бы и часа. Все, все испортилось, прогнило и тухнет. Мир стал большой свалкой( Collapse )
Смотреть на плиту было одним удовольствием. Лихо летали с одного конца на другой толстые, длинные макароны. Ждала их чуть сбоку кучка капусты, с вкраплениями лука. Слегка вяла от огня зелень. Шипели куски маринованного мяса. Все это летало, горело, шкворчало, смешивалось. Плита была миром, а молчаливый азиат с ножом - Богом. Он никогда не разговаривал. Я не очень люблю людей, так что никогда не смотрел на него. Предпочитал смотреть на еду. Кореец был ловкий и успевал обслужить чуть ли не 10 человек одновременно. Часто среди них стоял я - этот ресторанчик был в двух шагах от того музея Вены, где меня поселили работать писателем. По утрам меня будили туристы, которым меня показывали из-за жалюзи. Одна надежда была - что в номере нет скрытых камер. По утрам на Марияхикельштрасе, куда выходили окна номера, шли толпы туристов и, почему-то, школьниц в мини-юбках, и половина из них - с самого утра - держали в руках коробочки с корейской едой. Это меня так заинтересовало, что в первый же вечер я вышел из музея, пошел навстречу движению, и вышел к тому самому кафе. Где молчаливый кореец творил чудеса у плиты, пока его брат, ну или двойник, или клон, или просто другой кореец, принимал заказы. Они упаковывали с собой, что, с учетом моего нового клятого романа, из-за которого я и поспать-то толком не мог, было очень, очень удобно.
… Пламя под плитой вспыхнуло еще сильнее, мясо зашипело. И я вдруг услышал, о чем именно оно шипело.
- Белый снег, серый лед, - шипело оно. - На растрескавшейся земле, - шипело оно. - Одеялом лоскутным на нем, - шипело оно. - Город трада-да-да-да, - шипело оно( Collapse )
Как и всякой другой. Вспомним Рабле, например. Разница в том, что Рабле, - кроме поесть и пукнуть, - волновало еще и «что есть смысл». Рабле даже дал ответ. Возможно, неверный. Но попытка внушает уважение. Еще одна разница — Рабле все это Осознавал в Средневековье. У советских «баклановых» «гроссманов» «прохановых» и их наследников, ничего, кроме «что поесть и чем подтереться», нет. И они ничего не Осознавали ни в 20, ни в 21 веке, куда плавно выехали на кривой козе нынешней литературы РФ — прямой наследницы советской — что буквально и декларируется.
Почему, объяснить просто.
Россию до 50-хх годов 20 века морили голодом, и советских азиатов, - хлынувших на освобожденные от атлантов пространства, - это коснулось в полной мере. Собственно, никто и не обещал, что будет легко. В конце концов все это — 1917 год и тотальное разрушение русской культуры, - оно ж не для бердичева и хан-магомедовых затевалось. И бердичев и магомедовы в процессе уничтожения России получили свое сполна. И они голодали, и они страдали. Правда, за компанию.
Как говорится - Сам Пришел.
А так как культурного багажа, позволявшего бы переносить страдания не на коленях, а стоя, - которым обладала, например, моя бабка из украинских крестьян, упорно отказывавшаяся есть червей в Равенсбрюке (вновь прибывшие голландки, бельгийки, немки и пр., становились на колени и ели — жрать хотелось), или там, Гумилев, которого расстреляли по Делу Чести, просто потому, что он решил не оправдываться... - у них не было, то советские на еде Сломались.
Для них нет ничего важнее еды.
Значит, и судить советских творцов надо по законам, которые они создали. Едальным.
В полном соответствии с пожеланием выдающегося эфиопского поэта А.С. Пушкина, который, КОНЕЧНО, никаким русским не был, а был на 57 из своих 98-х (азиатская математика давно установила что процентов не 100, а 98, шайдибида) узбеком, казахом, латышом и немножко молдаванином, и вообще как поэт расцвел в 20-е годы 20 столетия, после отмены черты оседлости, возрастного ценза для голосования и запрета на публичное распитие спиртного.
… А раз советские творцы никаких законов, кроме едальных - «звонок, сочок пошел, покушать, браво товарищ Павлов», - не создали, то по Сеньке и шапка( Collapse )
− Значит так, ребята, - сказал Чиполлино, хмурясь. − Получена из центра директива, - сказал он. − Мочить, - сказал он. − А... - сказала Редисочка. − Да, - глухо сказал Чиполлино. − И щенков вместе с ними, - сказал он.
Повисло в подвале молчание. Играл желваками Чиполлино, наматывая на мозолистые кулаки тельняшку рваную, все в ожогах от папиросин, черную по шву. Нащупал вшу, не глядя, раздавил ее ожесточенно. Послышался треск. Потянулся к куму Тыкве, молча руки на коленях сложившему. Сказал ему.
− Дай закурить, братка, - Чиполлино. − Размолчались, команда, - сказал он. − Нечего, - сказал он. − Как они нас, не жалея, - сказал он. − Так и мы их, блядей, - сказал он. − Бить, давить будем! - крикнул он ожесточенно. − Кровью у меня истекут, как синьор Помидор ебанный! - крикнул он.
Затихли снова. Затягивался папиросиной, протянутой Тыквой, Чиполлино. Морщился шелухой лица трудового, покачивались перья на голове, от табака пожелтевшие. В глазах огонь мрачный горел, на котором тысячелетиями трудовые луковицы поджаривались, не в силах даже осмыслить, каким мучениям их подвергает ебаная буржуазия в лице тропических фруктов всяких, и уроженцев средней полосы России, к ним примкнувшей. Затягивался Чиполлино, покашливал, ссутулившись. Смотрела в стену, шепча что-то белыми с изнанки губами, Редисочка. На прикладе ее «Мосина» четыре зарубки уже были. Даром, что гимназисточкой Редисочка пришла в революцию. Черта оседлости, мучения предков, вечный форшмак, заунывная песня раввина. Все в прошлом теперь для Редисочки. Винтовка у нее в руках. Смотрит на Чипполино с обожанием. Еще б ей не смотреть — Луковка, как его ласково товарищи звали, - Редисочке( Collapse )
Мы видим, как по ярко-зеленым травинкам ползет божья коровка, и понимаем, что это 100-процентный натуральный, экологически чистый газон. В его углу мы видим кусок пластика, прикрепленный к дерну. На пластике написано.
На краю газона мы видим довольно странное зрелище - несколько грядок. Это картошка, капуста, морковка, салат, помидоры и огурцы. Нет, они не плодоносят одновременно, просто каждая грядка помечена табличкой с надписью.
Трава... Снова божья коровка. Мы слышим голос, напевающий песенку.
Божья коровка, - поет голос. Улети на небко, - поет голос. Там твои детки, - поет он. Ты молочкам им принеси, - поет он. Хлебушка и масла, - поет он. А дальше вообще на хер забыл, - говорит он ( Collapse )
Мы видим вход в пагоду, над ним висит небольшой плакат, на котором написано.
«Добро жалуем ресторан китайска кухня «Утка в Пекин!».
Рядом — щит с меню и ценами. Из-за полной неразберихи изображений и цифр понять, что, почем и почему, совершенно невозможно (что кстати, аутентично отображает эклектичность китайской кухни, где какого только говна в мисочках не подадут — В. Л.). разбитая тротуарная плитка у входа. Пузыри краски на плакате. Потертая ручка двери. Печальный колокольчик, позвякивающий от порывов ветра. Мы видим также небольшой участок асфальта, весь покрытый мусором, с тремя полосками известки. Рядом — воткнутая в землю палка с надписью.
Судя по тому, что на стоянке нет автомобилей, а грустный невысокий человек с узкими глазами и в костюме, почему-то, актера Пекинской Оперы, что делает его похожим на обанкротившегося Джеки Чана, стоит, зевая, мы предполагаем, что ресторан не пользуется популярностью. Порыв ветра распахивает дверь — то есть, она даже не на замке, и ручка так себе, - и камера попадает внутрь, как будто заброшенная против своей воли (а до того она с сомнением кружила у двери, как случайный посетитель, который понял, что в поганое место уже не зайдет, но которому неудобно уйти сразу — В. Л.).
Внутреннее убранство ресторана — причудливая смесь советской столовой с представлениями советских людей о китайской роскоши. ( Collapse )
- Берёте гексоген, - сказал товарищ генерал. - Везете к дому Ха, - сказал он. - Ну, в смысле, к Икс, - сказал он. - Заходите в подвал, - сказал он. - Кладете мешки с гексогеном в подвал дома, - сказал он. - Дома Ха, - сказал товарищ лейтенант. - Нет, долбоеб, - сказал товарищ генерал. - Дома Икс, - сказал он. - Так точно, - сказал товарищ лейтенант( Collapse )
